Том 12. Пьесы 1908-1915 - Страница 119

119

Букеев. Чёрт знает что ты говоришь, — ерунду какую-то.

Жан. Нисколько… Есть даже книга такая «О навязчивых представлениях», учёный психиатр написал. Ты, брат, прочитай. Это, знаешь, вроде сумасшествия.

Букеев. Не едут.

Жан. Приедут. Неминуемо.

Букеев. Замечал ты в глазах у неё тревожное такое?

Жан. Как же! Я всё замечаю.

Букеев. Тревога и печаль. Я люблю печаль, это самое человеческое настроение.

Жан. Ну, знаешь, быки и собаки тоже иногда очень печально смотрят в небеса…

Букеев. Перестань. Отчего она печальна?

Жан. С таким болваном, как её супруг… Тсс! Он и ещё кто-то.

Букеев. Вера.

Жан. Вера? Гм… Уйдём!

Букеев. Зачем это?

Жан. Иди сюда… Послушаем, что он говорит… Ну, скорее…

Букеев. Глупо…

Жан. Напоить бы его до чёртиков, а? (Скр[ываются] в кустах.)

(Богомолов и Верочка.)

Богомолов. Нигде я не видал таких бездельников, как здесь, и сам никогда не чувствовал себя таким бездельником. Здесь никого нет? Огонь, вино… Сядемте? А где же люди?

Верочка. Ваша жена с Ладыгиным и Ниной Аркадьевной катаются на лодке.

Богомолов. Знаете — я впервые на юге, и мне кажется, что люди здесь, точно ленивые, сытые пчёлы, висят в воздухе, тихо кружатся над каким-то невидимым цветком.

Верочка. Невидимый цветок? Как хорошо сказали вы это!

Богомолов. И сам я тоже повис в воздухе над ним.

Верочка. Но — что же это? Какой цветок?

Богомолов. Может быть — любовь или мечта о чём-то недостижимом.

Верочка. Как странно, что вы романтик.

Богомолов. Почему странно? Все люди романтики. У меня есть приятель, он называет себя реальным политиком и убеждён, что через двадцать пять лет — в России будет нечто вроде земного рая. Это тоже романтизм.

Верочка. Вы так много работаете — целые дни!

Богомолов. Я люблю работать, работа повышает уважение к себе самому, и — знаете: земля должна быть огранена трудом людей, как драгоценный камень. Я думаю, что те, кто говорит о муках творчества, — неправы, надо говорить о радостях творчества.

Верочка. Ольга Борисовна так же думает?

Богомолов. Ольга? (Помолчав.) Она из тех людей, для которых то, что они поняли, становится неинтересным.

Верочка. А — вы…

Богомолов. Что?

Верочка. Нет, я не то хотела спросить.

Богомолов (смеясь). Вы хотели спросить — поняла ли она меня?

Верочка (сму[щённо]). Я не имею права… так не спрашивают…

Богомолов. Почему же? Обо всём можно и должно спрашивать… (Очень сердечно и просто.) Послушайте, — вы к ней относитесь несправедливо, и это потому, что вы немножко увлекаетесь мной. Правда?

(Верочка смущена, молчит.)

Богомолов. Правда?

Верочка. Не знаю… может быть…

Богомолов. Милая девушка, — мной нельзя увлекаться, я совершенно не гожусь для романа — уверяю вас.

Верочка. Не говорите так… грубо…

Богомолов. Это не грубо.

Верочка. Неловко так…

Богомолов. Жена говорит про меня, что я хладнокровный болтун, — это верно, вы знаете? У меня в мозгу неустанно во все стороны двигаются какие-то колёсики. (Показ[ывает] руками.) И так, и так, и эдак. Я люблю думать обо всех людях, о судьбе каждого, мне хочется для всех чего-то хорошего… каждому по желанию его и — больше желания. Вероятно, я мог бы изменить жене, если б это понадобилось для кого-то другого, — если б я почувствовал, что могу дать счастье человеку.

Верочка. Вы сами — счастливы?

Богомолов. Да. (Подумав, решительно кив[ает] головой.) Да. Я очень люблю всё — всю жизнь. И людей, конечно. Люди кажутся мне детями, даже когда у них седые бороды. В сущности, все они удивительно интересны. Неинтерес[ных] людей нет.

Верочка (негромко, грубовато). Вы знаете, что здесь вас считают каким-то блаженным?

Богомолов. Это — везде! Везде. Вы посмотрите, как относятся ко мне рабочие: я, очевидно, кажусь им ребёнком. «Сергеич, говорят они, ты не беспокойся, мы тебя не обидим, — всё будет хорошо!» Они положительно боятся обидеть меня. Это — трогательно.

Верочка. Я знаю людей, которые не боятся этого.

Богомолов. О, конечно, есть и такие. Мы все очень небрежно относимся друг к другу. Мы совершенно не умеем любоваться человеком, а — что на земле значительнее его, прекраснее, что более сложно и загадочно, чем он?

Верочка. Боже мой, боже!

Богомолов. Что с вами?

Верочка. Ничего… Не обращайте внимания. (Вдруг с неожиданной силой, страстно.) Послушайте, вы — я не понимаю вас… Я восхищаюсь вашими словами, но — мне жалко вас до тоски, до отчаяния. Как можете вы — такой ясный, добрый и мягкий, — как вы можете быть слепым? Вы говорите, что человеком надо любоваться, — вы не смеете не видеть, как унижают вас…

Богомолов (усм[ехаясь]). Меня? Кто?

Верочка. Все! Жан — издевается над вами, мой дядя — ах господи! — он же хочет отбить у вас Ольгу Борисовну, — неужели вы не видите этого?

Богомолов. Чудак!

Верочка. Ольга Борисовна, — я нехорошо делаю, говоря это, — но ведь все видят её отношения с Ладыгиным.

Богомолов (ласково). Довольно, Верочка. Есть вещи, которые не надо видеть, — вы понимаете? То, чего вы не видите, — не существует. Нас мучает то, что мы слишком пристально рассматриваем.

Верочка. Но — поймите! — вы не смеете, не имеете права позволять, чтобы вас унижали.

119